— Я долго с ним разговаривал и, честно говоря, если отбросить в сторону его акцент и очевидные различия в характере и воспитании — у меня создалось впечатление, что я разговариваю с тобой!

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Арнот.

— Когда он говорит об Египте, — объяснил профессор, — о доисторическом Египте, существовавшем до той древней земли, которую мы изучаем и пытаемся понять, — его теории звучали точно так же, как и твои рассказы. Вы словно сговорились... Тебе не нужно верить мне на слово, ты сам сможешь с ним побеседовать через несколько минут. Он сейчас на пути сюда.

А пока скажи мне, что ты думаешь о маске?

— О фотографии? Я, конечно, предпочел бы увидеть оригинал.

Профессор кивнул, открыл шкаф, стоявший за его письменным столом, вынул оттуда большую тяжелую золотую маску и положил ее на стол перед Арнотом.

Пол тут же встал, взял ее в руки и поднес к окну, чтобы рассмотреть получше. От удивления у него округлились глаза.

— В эту минуту в приемной послышался звук приближающихся шагов, вслед за которым последовал стук в закрытую дверь и приглушенный гортанный голос:

— Сэр Джордж, можно войти?

— Ну, вот видишь? Он уже здесь, — повернулся профессор к Арноту. — Заходи, Омар, заходи, — более громким голосом добавил он.

Арнот услышал слова сэра Джорджа, то, как открылась и снова закрылась дверь в кабинет, но так и не шевельнулся. Он стоял, застыв и держа маску перед собой. Его глаза блестели.

Профессор откашлялся и обратился к сыну:

— Уилфред, может, ты представишь наших гостей друг другу?

— Пол, — прозвучал голос младшего Соммерса, словно издалека, разрушая чары золотой маски, — это Омар Дассам. Омар, Пол Арнот.

Наконец Арнот повернулся, чтобы взглянуть на вновь прибывшего. Темные глаза египтянина встретились с ним взглядом, вперед вытянулась сильная рука.

Омар, определенно, был из Египта, и по фигуре он напоминал Арнота — такие же узкие бедра, широкие плечи.

— Добрый день, — поздоровался Омар. Его чувствительные губы растянулись в осторожно-любопытной улыбке.

Их пальцы встретились.

Дассам опустил глаза, взглянул на руку, пожимавшую его собственную, и тут же, вырвав ладонь, отпрыгнул назад.

— Что?.. Какого черта!.. — воскликнул удивленный и разозленный Арнот.

Дассам показал на впадинку на среднем пальце правой руки Арнота, идущую подобно кольцу.

Вот этот след, — почти шепотом спросил Дассам. — Вы носите кольцо?

— Нет, — покачал головой Арнот. — Это шрам... Не помню откуда... Он у меня уже столько лет, сколько я себя помню.

Дассам отпустил его руку, порылся у себя в кармане и вынул два кольца. Одно из них, серебряное, он надел на свой палец. Второе — большое, золотое, украшенное выпуклым анком — протянул Арноту.

— Попробуйте его надеть, — предложил Омар, очевидно, охваченный непонятным волнением.

Арнот еще несколько секунд внимательно смотрел на Дассама, потом надел кольцо на палец. Оно легло, закрыв шрам так, словно приросло. Затем...

Затем Арноту показалось, что комната плывет у него перед глазами!

Для двух только что представленных друг другу людей это было подобно внезапному землетрясению, заставшему их в центре Лондона. Последствия его могли ощущать лишь они двое. Профессор с сыном в удивлении наблюдали, как Арнот и Дассам одновременно покачнулись. Они едва не упали, одновременно пытаясь поддержать один другого, затем выпрямились и уставились друг на друга.

— Кхай! — пробормотал Дассам, хватая ртом воздух. На мгновение он задохнулся, а потом пролепетал что-то на каком-то грубом непонятном языке.

— Манек! — ответил Арнот на том же языке. — Это ты, Манек Тотак!

Глядя друг другу в глаза, они, казалось, увидели сквозь свой нынешний облик тени далекого прошлого. Они смотрели сквозь столетия, вспоминали...

И все вспомнили.

Часть 3

Глава 1

Мир Кхайя

Центром мира Кхайя считался Асорбес, город-крепость фараона Хасатута. Асорбес занимал площадь в полторы квадратные мили, был построен из известняка и находился в двух милях от западного берега Нила.

Река была хорошо видна с гребня восточной стены.

Маленьким мальчиком Кхай выезжал из города вместе с отцом и путешествовал вниз по реке до самого Великого Моря. Правда, от того путешествия у него остались лишь смутные воспоминания. Однако Кхай не забыл то великое приключение: он охотился на воображаемых зверей в горах и каменоломнях, пока его отец искал лучшие известняки для своей работы.

Что касается самого Асорбеса, то Кхай быстро изучил город. Мальчик поднялся на массивные стены, обошел крепость кругом и вернулся в исходную точку — и все только за одно утро. Однажды он совершил это путешествие с отцом и помнил, как старик устал.

В самом деле Харсин Бен Ибизин был не молод. Кхай родился, когда отец его уже приближался к старости.

Харсину Бену повезло: несмотря на его возраст, никто более молодой не занял его места. У него, конечно, имелись соперники, но в Асорбесе и даже во всем Кемете больше не нашлось бы еще одного такого умелого и искусного архитектора. Его высшим достижением, благодаря которому он пользовался благосклонностью фараона и его советников, стала великая пирамида, огромный памятник Хасатуту, пока еще не завершенная, но постепенно с каждым годом приближающаяся к завершению.

Харсину Бену приходилось бывать на месте строительства пирамиды почти каждый день, но это был единственный аспект его работы, который ему не нравился: смотреть на рабов из разных стран, чья кровь запятнала (в буквальном смысле) каждый каменный блок, из которых складывалась пирамида. Кхай тоже находил отвратительным вид тысяч и тысяч полуголых коричневых завшивевших тел, которые перенапрягались, потели, истекали кровью и умирали под кнутами надсмотрщиков Хасатута. Часто во время одиноких прогулок по городу мальчик останавливался и подолгу смотрел на огромную пирамиду. Он думал о том, почему этих людей держат здесь, в Асорбесе, когда их родные земли находятся за самыми дальними границами Кемета.

— Фараон издал указ о том, что пирамида должна быть построена при его жизни, — однажды объяснил Кхайю отец. — Его похоронят внутри этого сооружения, чтобы он дождался второго пришествия богов со звезд. Тех богов, что доставили предков Хасатута на землю, когда на ней еще царил хаос. Поскольку фараон знает, что отпущенное ему время среди смертных людей подходит к концу, он торопится завершить работу, поэтому он не бережет рабов. Он пригоняет их отовсюду — из Тира, Нубии, Дарфура, Сидона и Синайя, даже с гор Куша. И, конечно, на строительстве трудятся преступники Кемета — они не отбывают срок в темницах, а работают в каменоломнях или вместе с рабами возводят стены пирамиды.

С этими словами отец Кхайя посмотрел на сына.

— Я знаю, о чем размышляешь ты, Кхай. Твои мысли необычны для маленького мальчика, но я согласен с ними. Ты не был бы моим сыном, если бы не думал так, как думаешь, потому что ты добрый, как и я. Но подобные мысли опасны, сын мой, и никогда нельзя говорить то, что у тебя на уме, по крайней мере, в Кемете. Успокойся и помни: твой отец только проектирует великие памятники. Он не отвечает за те методы, которые его хозяева используют при строительстве...

Так что великая пирамида была единственным черным пятном в мире Кхайя. Пирамида... и, еще, трущобы, нагромождение низких, разваливающихся хибэр и лабиринт вонючих, загаженных улиц, где жили рабы, где эти несчастные старели и рождали следующее поколение, которое, в свою очередь, по достижении восьми или девяти лет начинало работать на строительстве пирамиды. Что касается остального Асорбеса — и, в общем, всех земель Кемета от Средиземного моря до границы с Нубией и от Куша и Дафрура до Узкого Моря — мир Кхайя был зеленым, прекрасным и бурлил жизнью.

Реки кишели бесчисленными гиппопотамами и крокодилами, а в лесах водились слоны и кабаны. В водах Нила играла рыба, а моллюски становились большими и жирными в теплом иле у берегов, в озерах и на болотах. Крупный рогатый скот собирался в огромные стада и пасся вместе с овцами и козами. В саваннах жили антилопы и газели.